Тяжелейшим ударом по отечественной экономике стало разрешение российским компаниям и банкам брать кредиты за рубежом. Как уже говорилось выше, само по себе разрешение, помимо того что следовало из общей сомнительной идеологии финансовой открытости и максимального привлечения иностранных инвестиций (как денежных вливаний, а не как притока технологий), было также политически неизбежным ввиду отказа от пересмотра итогов приватизации. Однако экономические последствия – куда хуже. Должен сказать, что в этом вопросе я вообще ни разу не встретил в экономической публицистике правильного или даже близкого к правильному понимания катастрофы, произошедшей в финансовой системе страны при Путине в связи с внешним кредитованием. Две противостоящие экспертные партии (сислибов и инфляционистов) рассказывают читателю то, что ему будет приятно слышать, а не то, что имеет место на самом деле. Правда, тема и правда довольно сложная.

Периоды быстрого догоняющего роста в разных странах обычно сопровождаются т.н. эффектом Балассы-Самуэльсона, т.е.

—опережающего подорожания необмениваемых (не поддающихся экспорту и импорту товаров, как то оказываемых на месте услуг) к обмениваемым (которые поддаются экспорту и импорту и потому их цена сильнее зависит от цены на внешних рынках, а не внутреннего баланса спроса и предложения);

—вытекающего из этого т.н. реального укрепления национальной валюты, т.е. более медленного падения курса национальной валюты к доллару по сравнению с падением её покупательной способности.

Связано это с тем, что при высоком экономическом росте обычно быстрее растёт производительность при производстве обмениваемых товаров, на производство единицы необмениваемого товара уходит меньше рабочей силы и капиталов, соответственно, долларовые доходы рабочей силы и/или капитала, занятых в производстве, растут. Стандарты повышенной зарплаты и прибыли распространяются на внутренние отрасли, производящие необмениваемые товары. Они могут повысить долларовую цену своих товаров, потому что защищены от конкуренции с импортом естественными преградами, а также потому что доходы населения, покупающего их товары, растут.

———————

Итак, долларовые цены обмениваемых товаров остаются теми же, что диктуют внешние рынки, а долларовые цены необмениваемых товаров растут относительно прежнего уровня (первая часть эффекта Балассы-Самуэльсона). Но поскольку стоимость жизни в стране включает цену корзины как обмениваемых, так и необмениваемых товаров, то долларовая стоимость жизни в стране тоже растёт, хотя и медленнее, чем зарплаты и стоимость отдельно взятых необмениваемых товаров. В случае, если в стране используется своя национальная валюта, то это и означает, что жизнь дорожает быстрее, чем растёт курс доллара по отношению к этой валюте (вторая часть эффекта).

В случае РФ, экономика которой быстро росла с 1999 по 2007 годы, на перечисленные явления наслоился десятикратный рост мировой цены на нефть с конца 1998 по начало 2008 гг., который, собственно, и обусловил номинальный (в долларах) прирост производительности в экспортно-сырьевых отраслях и отраслях низкого передела. Поэтому дополнительно росли в цене энергоносители на внутреннем рынке, а также те товары, в производстве которых используется много энергоносителей. Ввиду большого вклада углеводородов и энергозависимых товаров в экономику страны, это несколько мешало увидеть первую часть эффекта Балассы-Самуэльсона (опережающее подорожание необмениваемых товаров к обмениваемым), но зато резко усилило вторую (рост стоимости жизни в долларах).

В результате обрабатывающие антиимпортные отрасли имели весьма ограниченные возможности для повышения отпускных цен по сравнению с другими отраслями, поскольку не могли повышать свою реальную производительность с той же скоростью, с которой росла цена на нефть и номинальная производительность сырьевых отраслей. Правда, этот недостаток для них во многом компенсировался приростом спроса на их продукцию в результате роста доходов населения и госзаказов в «оборонке», но всё равно повышать зарплаты в секторе такими темпами, чтобы работники не продолжали уходить в более доходные сферы, было невозможно. Это способствовало сохранению сырьевого перекоса. Достаточного содействия технологическому росту обрабатывающих производств, которое помогло бы им справиться с ухудшением ценовых условий и повысить их вес в народном хозяйстве, государство не оказало. А помочь обрабатывающим отраслям полным изъятием растущей нефтегазовой ренты и полным лишением сырьевого сектора конъюнктурных сверхдоходов, что выровняло бы для них условиях хозяйствования, правительство тоже не хотело в силу пп. 2 и 3.

Ещё одним неожиданным результатом явления стало укрепление в «экспертной» среде теории экспорта американцами долларовой инфляции, благодаря которой они-де могут печатать доллары, а стоимость жизни в пересчёте на доллары растёт в России. В самом деле, зачем рассматривать динамику мировых цен и производительности в разных отраслях, читать людоедов Бокассу и Самуэльсона, если простое объяснение – вот оно?

А вот воздействие упомянутых людоедов на кредитно-финансовую систему страны оказалось довольно плачевным.

С одной стороны, экономика страны довольно долго (почти 10 лет) росла со средней скоростью примерно 7% в год в реальном выражении. Как уже говорилось, для таких долгих периодов и для такой крупной страны, как Россия, в которой инвестирование не может опираться на внешние источники, это означает невозможность падения реальных (с учётом инфляции) рыночных ставок по кредитам внутри страны до уровня ниже скорости роста на душу населения или на единицу рабочей силы. Иными словами, даже при самом эффективном устройстве банковской системы, вплоть до нулевой маржи, и замечательных условиях кредитования и инвестирования, реальная (с учётом инфляции) ставка процента не могла опуститься ниже, допустим, 5% (мы учитываем прирост рабочей силы в этот период, поэтому вычли на всякий случай из 7% роста процент-другой). Инфляция же была двузначной.

В хорошо настроенной рыночной экономике складывающаяся ставка процента отделяет те инвестиции, которые нужны народному хозяйству, потому что повышают его производительность со скоростью не ниже минимально приемлемых по экономике, от тех инвестиций, которые народному хозяйству не нужны, потому что отвлекают инвестиционные ресурсы на недостаточно эффективное, по сравнению с упускаемыми вариантами, применение. Безусловно, в ряде случаев возможны «провалы рынка», например, когда народнохозяйственная польза от инвестирования в предприятие обрабатывающей промышленности или сельского хозяйства в оценке руководства страны выше, чем приносимый на это инвестирование доход. Причин тому может быть много: и положительные внешние эффекты от роста несырьевой области, и более длительный горизонт планирования для руководителя страны, который понимает конъюнктурный характер роста цены на нефть. В этом случае допустимо кредитование указанных отраслей по ставке ниже рыночной за госсчёт, необходимость которого, впрочем, надо обосновывать в каждом конкретном случае.

В то же время, если говорить о России 2000-х, то можно сформулировать с полной уверенностью: ни сырьевые отрасли, добывавшие конъюнктурно вздорожавшие углеводороды, ни внутренние отрасли, доходы которых взлетели на конъюнктурном росте экономики, не заслуживали более низкого процента, чем рыночный. Они и так были в привилегированном положении из-за отсутствия иностранной конкуренции. И с учётом динамики цен на их продукцию, которая благодаря росту спроса дорожала даже быстрее, чем темпы инфляции, нерыночно кредитовать их под более низкий процент, чем темпы роста экономики плюс величина инфляции, было совершенно недопустимо. Лучше бы скудные инвестиционные ресурсы были направлены на общий рынок кредитов.

—————-

Однако в условиях РФ крупные банки и сырьевые компании имели возможность беспрепятственно кредитоваться за рубежом. Занимая за рубежом по ставке, всяко меньшей 10% в валюте, не рассчитывая на девальвацию рубля и пользуясь возможностью инвестировать в добычу сырья или в недвижимость и сферу услуг, они могли инвестировать в проекты (в случае банков – опосредованно, через выдачу кредитов), не сильно заботясь о том, чтобы отдача этих инвестиций превышала не то, чтобы рыночный процент в РФ, а даже темпы роста экономики плюс величину инфляции! В ряде случаев им не надо было даже заботиться, чтобы отдача превышала просто величину фактической инфляции! А с учётом опережающего подорожания их продукции по сравнению со средней инфляцией, получалось, что они получали кредиты по отрицательной реальной ставке. Конечно, заметная часть полученной выгоды «съедалась» быстрым ростом зарплат, но всё равно в таких условиях не надо особо заботиться об эффективности инвестиций, особенно если удалось придавить конкурентов: делай наперекосяк – и всё равно получишь прибыль.

Фактически, это означало дополнительное субсидирование сырьевых и внутренних отраслей, бравших кредиты за рубежом, за счёт остальной экономики, которая оплачивала чужие привилегии и бесхозяйственность. Основной момент расплаты пришёлся на период после кризиса 2008 года, когда государству пришлось израсходовать две сотни миллиардов долларов ЗВР на поддержание банковской системы и помощь сырьевикам в выплате набранных ими зарубежных кредитов, когда обвалились и цены на нефть, и курс рубля.

Понимает ли наша экспертная среда, что это были деньги, потраченные на усиление сырьевого перекоса российской экономики, причём решения, необратимо толкнувшие экономику по этому пути, были приняты не в 2008 году, а в 90-х, при либерализации внешних частных займов? Вряд ли. Даже среди оппонирующих нынешней власти инфляционистов бытует противоположная трактовка С. Глазьева, сочувственная к задолжавшим, мол, из-за того, что власти не обеспечили внутри страны низкий процент и выводят доходы в ЗВР, бедные компании были вынуждены кредитоваться за рубежом. На самом деле, причинно-следственные связи направлены несколько по-другому. Когда и без того привилегированным отраслям позволили ещё и кредитоваться за рубежом под процент ниже инфляции, им позволили осуществлять инвестиции, которые:

–имели расчётную рентабельность, не учитывавшую конъюнктурные риски на случай удешевления нефти или рубля, а в ряде случаев только снижали производительность экономики: газпромовские трубопроводы в никуда только увеличивают издержки, но не приносят никакой дополнительной прибыли – и всё из-за возможности «Газпрома» не стремиться к прибыльным решениям и кредитоваться под нерыночно низкий процент;

–увеличивали внешнюю задолженность РФ, пусть и негосударственную, но в итоге расплачиваться приходится всем, а не только тем, кто давал и брал эти кредиты: по политическим причинам государство вынуждено и повышать из своих резервов при снижении конъюнктуры внутренний спрос, который поддерживает на плаву набравших кредиты, и помогать в выплате долгов;

–усиливали обслуго-сырьевой перекос российской экономики, поскольку шли на инвестирование в добычу и внутренние отрасли с расчётом на сохранение высокой конъюнктуры.

ЗВР же частично компенсировали риски, возникающие из-за большой внешней задолженности российских компаний, поэтому неудивительно, что при ухудшении нефтяной конъюнктуры они стали тратиться как на помощь компаниям в выплате долгов, так и на компенсацию мультипликативного эффекта, вызванного снижением доходов экономики. Эти деньги в самом деле «выведены из страны» и будут потеряны без пользы. Однако следует подчеркнуть, что потеря этих огромных сумм вызвана отказом от полного изъятия конъюнктурных сверхдоходов, отказом от выравнивания условий хозяйствования в разных отраслях и разрешением кредитоваться за рубежом в период быстрого роста. Интерпретация Глазьева и Ко, что это решение создать подушку безопасности и изымать из экономики конъюнктурные сверхдоходы привело к кредитованию за рубежом и усилению перекосов, переворачивает дело с ног на голову. Страна оплатила многими сотнями миллиардов частные инвестиционные решения, усилившие сырьевой перекос и едва ли повышавшие производительность экономики в случае падения нефтяных котировок, – вот уж апофеоз бесхозяйственности!

Никто не говорит, что жизнь от своевременного введения запрета на кредитование за рубежом стала бы слаще. Наоборот, в период бума 1999-2007 гг. страна вела бы себя более аскетично. Сырьевым компаниям пришлось бы рассчитывать на свои средства, и они бы медленней раздувались. «Газпром» не построил бы «Южный коридор», «Русал» не купил бы оказавшиеся мусорными активы. Банкам пришлось бы повысить ставку и по депозитам, и по кредитам. Девелопперские проекты развивались бы не так активно, нового жилья было бы построено меньше, в стране появилось бы заметно меньше торговых центров. Поскольку конкуренция во внутренних отраслях росла бы медленнее, то цены на услуги и на жильё росли бы немного быстрее; это бы позволило внутренним отраслям кредитоваться на общих основаниях по рыночному проценту, хотя и меньше, чем с помощью зарубежных займов.

Автомобилизация росла бы не так быстро, бытовую технику на потребительские кредиты продавали бы совсем мало. Но, с другой стороны, в стране бы сохранился более крепкий сектор обрабатывающей промышленности, практически не зависящий от нефтяной конъюнктуры, поскольку обрабатывающие отрасли лучше сохранили бы кадровый потенциал. Кроме того, сырьевые компании, банки, девелопперские группы, граждане-потребители не залезли бы по уши в плохие долги и прекрасно пережили бы падение цены на нефть. В моменты падения конъюнктуры накопленные резервы можно было бы и впрямь либо тратить на кредитование промышленности, как этого требуют инфляционисты, либо компенсировать выпадающие бюджетные доходы, дополнительно снижая налоги на время спада. Не пришлось бы ни поддерживать рубль, ни спасать банки, ни помогать Дерипаске с выплатой долгов. Всё это – ещё одна упущенная возможность для несырьевого развития, позорно профуканная в погоне за максимально безболезненными, в краткосрочном разрезе, решениями.
Из этих соображений лишний раз проясняется, как опасно убирать рыночный механизм отсева низкорентабельных инвестиций под популистскими лозунгами наращивания производства через наращивание инвестиций абы куда и желательности низкого процента. Да, в некоторых случаях рыночный механизм можно подправить, но не так, чтобы новые инвестиции понижали производительность экономики и усиливали сырьевой перекос.