Торжествующий постмодернизм заставляет многих думать, что в театре 21 века места для Большой трагедии не осталось. Но это не совсем так. Театр, особенно хороший театр отражает жизнь, а трагедия с неизбежностью присуща самой жизни смертных, ибо смерть и есть природа трагедии. Неизбежное трагично.

В очередной раз мы можем в этом убедиться в Камерном музыкальном театре, где поставили оперу отличного современного композитора Владимира Кобекина Холстомер, которой была присуждена Национальная театральная премия “Золотая Маска” за прошлый год в номинации “Лучшая работа композитора». Спектакль вошел в шорт-лист и в нескольких других номинациях, но, видимо, слишком непривычным он оказался для жюри, а жаль – ведь Холстомер – в театре Покровского – настоящий шедевр. А, может быть, неприемлемым для заслуженных, успешных членов жюри оказался ясно выраженный антибуржуазный пафос оперы, тот пронизанный непереносимой болью, хотя и наивный протест против частной собственности, который выстрадывает Холстомер. Совсем неслучайно современные западные анархисты считают графа Льва Толстого “своим», включая его в списки отцов-основателей анархических течений. И неслучайно же состоявшиеся в современной России члены жюри отказывают в премии “левому» спектаклю с анархистским уклоном. Другой знаменитый анархист Прудон вообще утверждал, что любая собственность – это кража.

С другой стороны, музыка Кобекина для неподготовленного слушателя сложна, он впитал в себя все достижения современной классической музыки, умножил на свой незаурядный талант и инкорпорировал русские песенные напевы. Получилось неожиданно. Режиссерский и хореографический талант Кислярова гораздо более демократичен. Главный режиссер КМТ адаптирует постановку для современной аудитории, и выходит очень мощно.

Но все-таки этот спектакль – не узко-политический, а социально-философский. Трагедия на сцене – не интеллектуальной вызов миру чистогана – она не в политике – нам показывают трагедию старости (высочайшего нравственного напряжения), трагедию неизбежной немощи, ждущей каждого из нас, нашего приближения к смерти. И трагедию непонимания и неприятия незрелой молодежью, трагедию отсутствия сострадания. Кстати, Кисляров и Кобекин все-таки ее конец смазывают – молодежь табуна понимает Холстомера, прозревает на сцене (“были когда-то, и мы рысками»), что в жизни происходит не всегда.

Этот спектакль самим фактом своего эстетического успеха показывает нам естественную слабость своих оппонентов от постмодернизма – отказ от диалектической связи этики и эстетики, что неизбежно ведет к плебейству, прикрытому богемными замашками, отказу от цивилизованности и общей культуры, то есть, в конечном счете, от представлений о хорошем вкусе, который обязан быть этически заряженным, иначе он просто перестает быть бон-тоном. Цивилизация и культура — это, по большому счету, умение людей жить рядом с другими людьми. А этика — это выработанная опытом человеческих популяций функция от целесообразности, где целью выступает выживание сообщества, той или иной группы людей.

Утверждают, что древние люди были каннибалами и ели своих стариков. Почему бы и нет? Охотиться они уже не могут, передвигаться им тяжело, сами потребляют продукты, мясо у них хоть и жестковатое, но питательное, так зачем же оставлять их в живых? Где целесообразность кормить то, что может стать твоей пищей? Но популяции, выбравшие этот легкий путь, выживали недолго. Проблема оказалась сложнее. Дело в том, что люди, как и другие высшие приматы, – животные по природе своей стадные. Рождаются они маленькими зверьками, ни к чему не способными, прежде всего, к самостоятельной жизни, и воспитываются они родителями и своей стаей и популяцией, а процесс воспитания длится полтора десятка лет, причем все популяции требуют разных навыков, так как деятельность популяций крайне разнообразна и обусловлена условиями внешней среды.

Постепенно те популяции, которые отказались от поедания своих стариков в пользу использования накопленного ими опыта приспособления к жестким и постоянно меняющимся условиям внешнего мира, стали преобладать и полностью вытеснили каннибалов. Краткосрочная выгода приобретения быстрого и дешевого протеина проиграла долгосрочной стратегии выживания популяции как единого целого. Но эта победа потребовала соответствующего приспособления. Беззащитные перед лицом воинов и охотников старики должны были получить и получили сакральный статус, который принимал форму разного рода предрассудков.

Но ХХ век со своим постмодернизмом и со своей иллюзией всеобщего образования разрушил многие предрассудки, которые были заменены в качестве мировоззрения тем, что сейчас называется либеральным цинизмом или, как говорят многие, “цинизмом лавочника», освобожденным от многих предрассудков, но не замененный насквозь продуманным и перешедшим в психологию миросозерцанием. Многие помнят скандал, когда воинствующий либерал Подрабинек в статьях требовал от общества полностью игнорировать пожелания стариков, оскорбляя их, называя огульно “вертухаями», и получил поддержку значительной части либерального сообщества: “Топчи стариков! Они мешают нам жить!».

Собственно говоря, цинизм, в том числе и грошовый цинизм подрабинеков и недоподрабинеков — это не то, чтобы плохо, совсем нет. В ХХI веке к нему можно относиться толерантно. Просто цинизм — это дешево. Цинизм продают в супермаркетах экономкласса. Им набивают всякий хлам, им начиняют разных подрабинеков, потому что цинизм хорошо продается, а либералам любо все, что можно продать. Да и ветераны не в состоянии ничего каждому конкретному подрабинеку сделать – они уже старые, их время прошло, с ними можно не считаться, над ними подрабинеки могут издеваться безнаказанно.

Так думают либералы, давая социальный заказ постмодернистам. Та полуобразованность, которую постмодернисты искренне считают за собственную интеллигентность, дает им индульгенцию от самоограничения в самой минимальной форме. Дело в том, что аристократизм, честь — понятия, альтернативные плебейству — суть понятия относительные, а не качественные. Можно быть больше или меньше аристократом, можно быть больше или меньше плебеем. Это просто вопрос самоограничения, принятия его как самодостаточной ценности или непринятия. Монтескье в “Персидских письмах» замечал, что и простолюдины, и ученые суть люди хорошие, а беды все идут от полуобразованности.

Постмодернисты, узнав об относительности добра и зла, делают вывод об отсутствии разницы между добром и злом, как некоторые из вполне истинного тезиса о том, что существуют ситуации, когда можно обманывать, делают вывод о том, что лгать можно всегда. Это такой особый цинизм полуобразованных, но претенциозных культуртрейдеров , которые, освободившись от многих предрассудков, не видят за ними подлинного значения морали и нравственности в стадной жизни нашего биологического вида. И именно против такой позиции талантливо, чертовски талантливо, безумно талантливо выступают Кобекин, Кисляров и талантливые артисты КМТ имени Б.А.Покровского.

Кобекин – композитор высочайшего уровня, лауреат, между прочим, еще Государственной премии СССР, написавший уже полтора десятка опер, Михаил Кисляров – как хореограф – раскрылся на всю глубину, а он на сегодняшний день один из лучших мировых хореографов, а как режиссер – и сам по себе очень большой талант. Солисты просто отличные без всяких скидок, но Вашего автора больше меня впечатлил “табун” – хор.

Это очень русская опера, но эта русскость не совсем обычна. Она идет не от русских крестьян, как русскость обычно понимается, выживавших в суровых условиях, будучи рассеянными тонким слоем по бескрайним равнинам Восточной Европы и Азии. Россия это ведь еще и трудовой люд Урала, и про это не нужно забывать. И русскость музыки Кобекина – это уральская русскость, оказывающаяся не менее родной.

Неожиданной оказывается просодия (в части ритмики фразы) Холстомера. Хотя сам Кобекин говорит на великолепном русском литературном языке, основанным на старинной московской “акающей» скороговорке, музыка заставляет солистов и хор петь на другой ритмике – ритмике Урала – Перми и Екатеринбурга, той самой Великой Пармы, чья роль так сильно недооценивается в строительстве русского национального самосознания. И это правильно, важно и нужно – помнить об этом уральском корне нашего народа. Кобекин уралец, и солистам приходится адаптироваться к уральскому говору.

Сам Толстой оперу недолюбливал, достаточно процитировать: “Вспоминаю, как я был раз на репетиции одной из новейших опер, которые ставятся на всех театрах Европы и Америки. Чтобы войти в зрительную залу, я должен был пройти через кулисы. Между сваленными декорациями, занавесами, какими-то шестами, кругами стояли и двигались десятки, если не сотни, накрашенных и наряженных мужчин в костюмах с обтянутыми ляжками и икрами и женщин, как всегда, с оголенными насколько возможно телами.
Эти люди так изуродованы, что ни на что более не годны, как на то, чтобы трубить и ходить с алебардой в желтых башмаках, а вместе с тем приучены к сладкой, роскошной жизни и все перенесут, только бы не лишиться этой сладкой жизни.

Сотни тысяч людей с молодых лет посвящают все свои жизни на то, чтобы выучиться очень быстро вертеть ногами (танцоры); другие (музыканты) на то, чтобы выучиться очень быстро перебирать клавиши или струны; третьи (живописцы) на то, чтобы уметь рисовать красками и писать все, что они увидят; четвертые на то, чтобы уметь перевернуть всякую фразу на всякие лады и ко всякому слову подыскать рифму. И такие люди, часто очень добрые, умные, способные на всякий полезный труд, дичают в этих исключительных, одуряющих занятиях и становятся тупыми ко всем серьезным явлениям жизни, односторонними и вполне довольными собой специалистами, умеющими только вертеть ногами, языком или пальцами. Трудно видеть более отвратительное зрелище”.

Толстой тут явно раздражен – он требует от искусства больше того, что оно может дать. Но гораздо важнее то, что Камерный музыкальный театр имени Б.А.Покровского как раз и представляет собой альтернативу тем уродливым формам оперы, которые критиковал Лев Толстой. Бориса Годунова Мусоргского не пропускал на сцену царский цензурный комитет, так как там не хватало больших женских партий. Мусоргскому пришлось даже написать целый польский акт. Профессор Кобекин это несомненно знает, но он игнорирует условности жанра – не собирается потакать театральным условностям, женские партии в первом действии вообще отсутствуют.

Конечно, Холстомера культурному человеку нельзя пропустить. Это действительно важнейшее культурное событие России. Вам может это понравиться, может не понравиться, но не видеть этот спектакль недопустимо. Хотя бы для того, чтобы иметь основания говорить: “я не люблю современную оперу». По мнению же вашего автора, Холстомер – это настоящий шедевр. Большая трагедия, сделанная с отличным вкусом. Идите в театр. Смотрите…

Источник: KultPult