27 января 2014 года мы отмечали семидесятую годовщину полного снятия блокады Ленинграда. Для тех, кто любит город на Неве, 27 января – священный день. И не только потому что Ленинград принёс на алтарь Победы невиданные жертвы (по официальным данным, в блокаду погибло около 850 тысяч жителей), и не только потому что город продемонстрировал беспрецедентный пример гражданского подвига – пример мужества, который может явить невоенный человек. Быть может, главное состоит в том, что именно в Ленинграде яснее всего проявилась та духовная победа, которую одержал советский человек в борьбе с фашизмом.
Когда в сентябре 1941 года фашисты замкнули блокадное кольцо, в то, что город на Неве выстоит, не верил, наверное, никто, кроме советских людей: в истории человечества не было города такого масштаба, который мог бы выдержать столь продолжительную осаду.

Город должен был погибнуть ещё осенью – в хаосе кровавых голодных бунтов, которые неизбежно должны были вспыхнуть там, где нормы выдачи продовольствия в разы были меньше необходимого дневного рациона. Но город не погиб, и бунтов не было – в январе в Ленинграде были проведены новогодние ёлки, а в самые суровые месяцы первой блокадной зимы в очередях за хлебом сохранялся идеальный порядок.

По всем мыслимым и немыслимым расчётам, тем, кто стоял в очередях за крохами мутного блокадного хлеба, жить оставалось недолго: если не лютый мороз, бомбёжки и дистрофия, то распространившая эпидемия должна была «прикончить» Ленинград. В условиях, когда не работала канализация, и трупы валялись на улицах, избежать массовой эпидемии было просто невозможно. Кроме того, кто бы стал убирать город весной 1942 года? Ещё чуть-чуть, и полноправными хозяевами города должны были стать крысы. Но эпидемии не случилось: когда снег растаял, ленинградцы вышли на улицы – и город засиял кристальной чистотой, и трупов на улицах не было. Те, кто помнит весну 1942 года, говорят, что не видели город чище, чем тогда.

Но только это не могло спасти Ленинград – ведь, чтобы избежать повторения «125 блокадных грамм с огнём и кровью пополам», истощённые после изнурительной зимы люди должны были обеспечить посадки овощей. Могли ли дистрофики, помимо ежедневного выхода на работу, ещё и копать землю, то есть заниматься тяжёлым физическим трудом? И могли ли в город доставить необходимые семена – тогда, когда весной Дорога жизни уже не работала? И, тем не менее, летом 1942 года на площадях города, в скверах и на островах зазеленели посадки.

А в августе 1942 года изнурённые люди собрались в Большом зале Филармонии, чтобы послушать Седьмую симфонию Дмитрия Шостаковича. Перед этим симфонию репетировали, и музыканты, собранные со всего Ленинграда, умирали на репетициях. В это же время далеко на юге, немецкие войска рвались к Сталинграду, и казалось, вот-вот Сталинград падёт. И те, кто сидел в зале и слушал музыку, и те, кто её исполнял, и те, кто не допустил того, чтобы на Филармонию упали бомбы, не могли не знать об этом. И, тем не менее, симфония была исполнена.

В январе 1943 года явленное в музыке чудо стало явью – блокада была прорвана, а год спустя операция по полному освобождению Ленинграда переросла в полномасштабный разгром когда-то непобедимой группы армий «Север», ещё совсем недавно готовых безжалостно навязать миру свой новый фашистский порядок. И день 27 января – это не просто День полного снятия блокады, но и день начала разгрома всего северного крыла немецко-фашистских войск.

Но начался этот разгром именно тогда, в августе 1942 года, – в стенах Ленинградской филармонии. Ибо именно в стенах Ленинградской филармонии была достигнута духовная победа над врагом. Седьмая симфония Дмитрия Шостоковича, проект футбольного стадиона имени Кирова Александра Никольского, перевод «Исповеди» блаженного Августина Марии Сергеенко – и многое другое, сотворённое в блокадном городе, – было публичной пощёчиной, нанесённой нацистам – ударом в самую сердцевину того, во что они верили.

Они верили, что из человека можно вытравить всё человеческое, убрать всё, что связано с ненавистным им «страдающим еврейским богом» и всем тем, что его страдание предписывало грешному человечеству. И, главное, они верили, что человека можно лишить способности творить – высшего небесного дара, в которой раскрывается свобода, присущая человеку. Этот Ленинград, где люди давно должны были съесть друг друга, этот проклятый Ленинград играл классическую музыку, творил и был, вопреки голоду и холоду, свободным, и это было нестерпимо для фашистов, ибо подрывало на корню то, во что они верили.

Говорят, что немецкие солдаты, слышавшие из репродуктора в советских окопах исполнение Седьмой симфонии, сдавались в плен. Даже если это – всего лишь красивая легенда, в этой легенде есть некоторая историческая правда.

«И народ, пришедший слушать Ленинградскую симфонию, встал и стоя рукоплескал композитору, сыну и защитнику Ленинграда. А я глядела на него, маленького, хрупкого, в больших очках, и думала: «Этот человек сильнее Гитлера…»», – вспоминала Ольга Берггольц.

Шостакович оказался сильнее Гитлера не потому, что у Шостаковича и у его народа было больше танков, самолётов и живой силы. Нет, Шостакович и его народ оказались сильнее Гитлера и его народа в духовной борьбе, и именно потому, в числе прочего, сотворили ленинградское чудо.

В чём же его слагаемые?

Во-первых, в блокаду яснее всего проявились качества русского человека, испокон веков присущие ему, воспитываемые им и лелеемые: жертвенность, коллективизм, уверенность в том, что «не хлебом единым жив человек». Именно они создали железную взаимовыручку ленинградцев, доведённой до незыблемой нормы жизни.
Читая сегодня – в эпоху тотальной атомизации общества – стихи и прозу блокадного времени, поражаешься тому, как многомиллионный город мог ощущать себя одним коллективом, одной большой семьёй («наше сумрачное братство», по выражению Ольги Берггольц) – общностью, спаянной не только и не столько дисциплиной, сколько ощущением единства.

«Единство, — возвестил оракул наших дней, —
Быть может спаяно железом лишь и кровью…»
Но мы попробуем спаять его любовью, —
А там увидим, что прочней…

Словно вторя этим словам Тютчева, Ольга Берггольц писала:

Что может враг? Разрушить и убить.
И только-то?
А я могу любить,
а мне не счесть души моей богатства,
а я затем хочу и буду жить,
чтоб всю её,
как дань людскому братству,
на жертвенник всемирный положить.

Во-вторых, духовного чуда победы не было бы и не могло бы быть, если бы Ленинград не смог предъявить человечеству нового идеала гуманизма. И это был совсем не абстрактный гуманизм, это было каждодневное преодоление отчуждённости каждый членом «сумрачного братства». Этот гуманизм являлся в мир, когда маленький ленинградский мальчик, возвращаясь с ёлки в январе 1942 года, нёс, обуреваемый голодом и всеми вызываемыми им страстями, в котомке свой съедобный подарок, чтобы поделиться им с мамой и с близкими. И чудо свершалась в тот момент, когда мальчик приносил и делился хлебом.

Я знала мир без красок и без цвета.
Рукой, протянутой из темноты,
нащупала случайные приметы,
невиданные, зыбкие черты.
Так, значит, я слепой была от роду,
или взаправду стоило прийти
ко мне такой зиме, такому году,
чтоб даже небо снова обрести.

Коллективное обретение неба, коллективное обретение нового качества бытия – вот что было главным в подвиге Ленинграда.

С Днём полного снятия блокады, товарищи!

P.S. Однажды я приехал в С.Петербург и посетил один, малознакомый подавляющему большинству туристов, музей по адресу Соляной переулок, д.9

Мемориальный музей обороны и блокады Ленинграда

Большая часть экспозиции посвящена жителям осажденного города: организации их быта, выпуску военной продукции, функционированию коммунального хозяйства, работе транспорта в блокадный период.

Стоимость входного билета – 150 рублей, для учащихся и пенсионеров — 60 рублей.

Приглашаю туда читателей данного материала.