Действие фильма разворачиваются в первые дни после окончания Войны и описывают жизнь  советских солдат, расположившихся на немецком хуторе местного бюргера.

Максим Кантор, обсуждая творчество художника-символиста Кузьмы Сергеевича Петрова-Водкина, настаивает на том, что детали у него имеют важнейшее значение: « <…> Когда вы смотрите картину большого мастера – допустим, Брейгеля или Рембрандта, Петрова-Водкина или Веласкеса – надо исходить из допущения, что мастер был не глупее вас. А вполне возможно, умнее».

У Хуциева ровно тоже самое,- он работает с настроением зрителя, создавая определенную картинку в сознании. Первые кадры начинаются с кинохроники и мы получаем образ армии-победительницы: братской, слаженной, сплоченной, с отточенными до автоматизма движениями. Нет ни тени сомнения в том почему именно Красная армия одержала верх над фашистской Германией.

***

60-е и 70-е годы в мировом кинематографе знаменуют собой этап поиска ответа на вопрос о природе фашизма и сведению его к немецкой исключительности. Многие режиссеры пытались по разному осмыслить эту задачу: Лилиана Кавани, Ингмар Бергман, Золтан Фабри и другие.
Эта ремарка была необходима, для того, чтобы понять сам процесс: кого, как и с чем сталкивает Хуциев. А, главное, каковы последствия — ведь именно эта черта столь характерна в экранизированных размышлениях Марлена Мартыновича.

Итак, советские бойцы, жертвенно спасавшие мир от «зверя», попадают в его логово, еще хранящее в себе специфичные запахи, звуки, тона. Путешествие по нему напоминает кадры современных фильмов ужасов, с той разницей, что они не выдуманы: нары, покрытые соломой; по-немецки лаконичные указания; жестяные чашки; гальюны, закрытые решеткой; хруст ложек под сапогами, крики ворон, вой собак и туман. Подвалы напоминают героям бомбоубежище или котельную, правда с непонятным назначением таких толстых стен и дыр в потолке.

Пережив столкновение с определенной сущностью, зритель видит и ее внешние одежды: аккуратные кирпичики, практичные пиджаки. 100% рационализм: крематорий строится руками заключенных, прах сожженных людей рассеивается по полям в качестве удобрений, а родственникам присылается счет на оплату казни. Немцы, отправлявшие соседей по доносу в лагеря смерти и переживающие за убитых свиней: «Свиней нельзя расстреливать, людей можно».

Завершается фильм кадрами современной (на тот момент) жизни: безмятежные люди спешат на работу, покупатели заходят в магазины, пешеходы, машины. Хуциев оставляет нас наедине с жутким контрастом под музыку Поля Мариотта.

Послесловие.
Окружающие люди, как пишет Анна Кудинова, будто стремятся поскорее забыть произошедшее. Это очень сильно травмирует бывших узников концлагерей, которые шокированы тем, что люди продолжили жить так, как будто ничего не произошло. Кадры фильма кажутся современному зрителю неудобными, зудящими, вырывающими обывателя из его грез. Кудинова, ссылаясь на Ролло Мэя, пишет: «Жизнь “без возвышенных нот” спровоцировала приход пустоты. <…> Никому не дано долго жить в состоянии пустоты. Рано или поздно пустота взорвется жаждой разрушения».

http://step-bg.livejournal.com/67150.html