1 января 2014 года, Франция, Куршевель. Отравившегося черной икрой режиссера Бондарчука везут в карете скорой помощи на промывание желудка. Выдающемуся режиссеру становится хуже, он теряет сознание, начинает бредить, и в бреду видит его – Идеальный Сталинград, каким он его снял…

Из-за угла выскакивает фашист и пытается застрелить командира. Немец недоуменно смотрит, как затвор его шмайсера медленно ходит туда-сюда.

– Шайзе! Опять эти русские штучки с замедлением времени! Мне pes*etst! Надо успеть взорвать хранилище нелепости на берегу Волги!

Изо всех вражьих сил преодолевая слоу-мо, как будто в киселе, немец бежит к взрывателю. Рядом взрывается граната с бредом, всех накрывает бредовой волной. ППШ русских солдат превращаются в кинжалы, которыми те начинают шинковать немца. Умирающий немец успевает нажать взрыватель, а потом убегает целым и невредимым – так действует на реальность русский патриотический бред.

На берегу огненными облаками вспухает нелепость. Из пламени выбегают горящие русские солдаты и начинают прыгать на немцев.

– Доннер веттер! – кричат отбивающиеся немцы, – Да, неужели облитый горящей нефтью человек может координировать свои действия, стрелять и драться?!!

– ААААА!!! – орут русские горящие солдаты, – Надо быстрее атаковать, пока ноги не отгорели, а то бежать неудобно будет!

Немецкий полковник смотрит на поле боя в стереотрубу, спрашивает адьютанта:

– Чем они ведут обстрел нашей стороны? Это что-то отравляющее?

– Да, господин полковник, это бабострадания.

– Но ведь ветер в их сторону, они заразят собственных бойцов.

– Все русские сумасшедшие, господин полковник, как можно воевать с этими варварами, они стреляют в спину, они воюют не ради победы, а ради мести, а еще я тут встретил в развалинах одну красивую женщину, а она меня не любит, я ее изнасилую и к концу фильма она влюбится в меня непременно…

– Заткнитесь, Кан, я вижу вы уже побывали под обстрелом.

– Да, нас накрыло бабостраданиями, когда мы пытались взять этот дом. Теперь эти приступы постоянно.

– Этот дом… Что это там мерцает в окнах? Чем воняет от дома? Такое нестерпимо слащавое, приторное?

– Это любовь, мой полковник.

– Фронтовая русская любовь? Ну, еще этого нам не хватало! Кан, откуда у меня в руке будерброд, я же на поле боя?!!

– Взорваны баки с нелепостью на берегу, теперь какой-то только херни с нами не произойдет, господин полковник… Вас еще какой-нибудь немецкоговорящий русский Ваня ножом зарежет, когда вас будет брить парикмахер, и скажет, что это подарок вам.

– Bliat’!!! – ругается полковник по-русски, – Невозможно победить народ, у которого такие сценаристы!

В Доме всех русских бойцов крючит от бабостраданий. Они изливают друг другу души, но от этого становится еще тяжелее.

– Вы стреляете по своим! – орет в рацию боец Тютя, – Прекратите! У нас тут скоро инфаркты от бабостраданий начнутся! Лучше шпокните пафосом по немецким позициям!

В рации сквозь треск слышен далекий голос:

– Извини, братишка, пафос закончился.

– Как может закончиться пафос?!! Это бред!

– Да, бреда еще целый эшелон! И у штурмовиков еще бомбы с ересью есть, можем подсобить.

– Хорошо, давайте!

За окнами трещат разрывы бреда и ереси. Тютя выглядывает в окно.

– Командир, тигры!

– Управдом смотрит в стереотрубу:

– Это не тигры, это ересь какая-то! Разве у тигров такие катки? Бред! Тютя, это ты на нас ересь вызвал?!! Вот тютя!!! За это тебе приказ: ты должен выстрелить из пушки так, чтобы снаряд пролетел буквой Ж и попал в немцев. И надо сделать это как можно нелепее и пафоснее! Справишься?

Тютя не может ответить, его трясет от приступа типичных для защитников Сталинграда бабостраданий…

Девушка Катя с наивными глазами пристает к командиру:

– Я кушать хочу. Мы тут уже два месяца воюем и ни разу не ели. Я понимаю, что это бред, но чем-то мы должны питаться!

Командир морщится:

– Ну, у меня есть немного фронтовой любви, будешь?

Катя:

– А я ее ни разу не пробовала. Она вкусная?

Командир загадочно подмигивает:

– Раз попробуешь, ничего другого больше не захочешь!
В немецком полевом штабе полковник спорит с Каном:

Полковник:

– У них уже закончились кадровые военные, битве конец.

Кан:

– Это значит, они применят закадровых.

Полковник:

– Как это?

Кан:

– Прислушайтесь! Слышите этот бесконечный монотонный бубнеж над развалинами? Этот закадровый голос так изводит русских  бойцов, что они кидаются в самоубийственные отчаянные атаки, лишь бы не слышать его.

Над городом плывет голос Бондарчука: “Мальчиком Ваня любил кушать яблоки. Но не те, медовые, что росли у них в огроде на старой яблоне, а соседкие, кислые… Жена Ивана была на 26 лет моложе его и погибла нелепо, поэтому сейчас у него на коленях лежит молодая Катя… Управдом на самом деле никогда не был управдомом, но…”

Слышны стоны и проклятия русских. И слово “за*бал”.

Через много-много лет старенький врач разговаривает на развалинах японского города с немецкой туристкой через электронное устройство:

– Девочка, у меня было пять отцов…

– Дяденька, ты бы вместо этой фигни мне водички спустил.

– Нет, девонька, раз уж тебя придавило плитой и ты не можешь от меня убежать, придется тебе выслушать эту историю до конца…