Дорога до границы.

До первой границы я добрался с больной головой: в зелёном вагоне третьего класса с высокими фаянсовыми пепельницами, было шумно и накурено. Народ ехал с ярмарки, оттого старенький поезд (латаный-перелатаный за последние пятьдесят лет) был забит до отказа.

– Мама, а что такое «мобильник»? – выспрашивала девчонка лет семи у моей соседки тонким писклявым голоском.

– Карманный телефон, – устало отвечала мамаша. Она умаялась за день, ходя по рынку и приглядывая за дочерью.

– А ты мне купишь такой? – тут же заканючила девчонка.

– У нас они не будут работать – над нами спутники не летают.

– А почему в Перми летают, а у нас нет? – не отставала дочь.

– Не знаю! – отрезала мать. – Так мир устроен, понятно?

– Не-е-ет.

Через два ряда громко спорили пьяницы, ещё дальше заходился в крике грудной ребёнок, пахло потом и чесноком, и я даже не успел толком порадоваться, когда мамаша с ноющей дочкой сошли на очередной станции. Потому что стало еще хуже: вместо них по соседству устроился совершенно безумный тип с длинными и почти бесцветными волосами. На худой цыплячьей шее его ходил вверх и вниз кадык величиной с большую сливу.

– Помните ли вы историю Вавилонской башни? – возопил он, едва коснувшись плоской задницей сиденья. – Люди захотели построить башню до неба, и Бог Вседержитель наказал их, смешав языки. О, сколько гноя в теле цивилизации от смешения языков – непонимание, национализм, ксенофобия, войны… Мы не одумались! Мы словно малые дети продолжали вертеть в руках то электричество, то атом, то космос. О, горе безумцам, поющим хвалебную песню прогрессу! Бог, разгневавшись, вслед за языками смешал времена! Конец света близок, братья мои – скоро, скоро наступит миг расплаты.

С этими словами он поник головой, уронив её на грудь, и громко разрыдался, забормотав что–то сквозь слёзы.

– Молится за нас, – прошептала остановившаяся в проходе женщина в тёмном платке и, перекрестившись, двинулась дальше.

Несмотря на безумие, кадык и торчащие из носа волосы, сумасшедший вызвал у меня не отвращение, а какое–то ноющее чувство утраченного покоя. Словно я покинул уютную и родную комнату и оказался вдали от дома на холодном ветру. В каком–то смысле чувство это было куда сильнее отвращения.

Граница производит величественное зрелище: издалека она напоминает полосу плотного тумана, высоко поднимающегося в небо. Туман этот особый: он сух, а не влажен и на ощупь напоминает известняк. С помощью самых современных средств удалось отколоть от него лишь микроскопические пылинки. Природа его до конца не ясна, хотя химики в своих лабораториях и «разобрали» пылинки туманника на обычные элементы. Чем выше от земли, тем разрежённее становится стена и камни начинают парить в воздухе, создавая преграду летательным аппаратам, даже самым микроскопическим. Пространство между камнями не пусто, оно как бы затянуто эластичной невидимой плёнкой, способной пропускать воздушные потоки и носимую ими воду. Почему над «выпавшими в прошлое» территориями не передают сигнал спутники – совершенно неясно. Ведь учёные безоговорочно считают: планета осталась единой, несмотря на смешение времён. Всё также летит она вокруг Солнца и крутится на собственной оси, и осень наступает одновременно в Казани 1258 года и в Омске 1919–го.

Пройти из одной области в другую можно через таможню: на определённом расстоянии друг от друга (обычно в несколько сот километров) в туманнике остались «дыры» разной величины. Самая большая – Черноморская аномалия: она достигает в высоту десяти тысяч километров и охватывает побережье нескольких стран, оказавшихся в разных эпохах. Самая маленькая из известных – почтовый ящик на Манхеттене: опущенное в него письмо через несколько субъективных минут вываливается из водосточной трубы дома в Красновишерске, районном центре Пермского края. Никакого значения она, в принципе, не имеет: США и Пермь и так в одной временной зоне – с Интернетом и мобильной связью. Обидно лишь, что ушлые американцы зарабатывают на этом деньги, используя дыру как аттракцион, а из российской трубы в американский почтовый ящик сообщения не проходят. Вот и валятся на красновишерскую мостовую открытки с видами Манхеттена, мелкие монетки, письма ни о чём да дешевые плоские сувениры.

У города Котельнича граница проходила прямо по реке Вятке. Туман поднимался из воды, и дыра в нём напоминала арку, через которую по натянутому канату тащили паром. В ясный день с набережной Котельнича виднелся другой берег и другое время: Вятская губерния отставала от Нижнего Новгорода на шестьдесят пять лет. На таможне редко бывает толпа: в этом мире немного людей, обладающих иммунитетом для перехода из эпохи в эпоху, подавляющее большинство после такого путешествия умирает от болезни, напоминающей лучевую. Вот вам и еще одна неразрешимая загадка: снаружи граница совершенно безопасна для всего живого. Я помню многих таможенников. Иногда забываю имена, как в этот раз, но никогда предпочтения. Толстомордый пузан с выкатившимися из–под ресниц большими глазами любил американскую жвачку из субъективных девяностых: тонкие пластинки, завернутые в фольгу. Этого добра у меня хватало: специально приобрел несколько ящиков у контрабандистов, нашедших неразграбленный супермаркет в одном из временных прыщей. Прыщами называли совсем маленькие области пространства, выпавшие в иное время. Найти их легко по туманным столбам, а вот «вскрыть» (то есть отыскать запертый вход) удается далеко не всегда.

– Маленький презент, – улыбнулся я, оставляя на стойке десяток жвачек и блок дорогих сигарет. – Как там на той стороне? Дожди были?

Таможенник небрежно сгреб презент в ящик, бросил взгляд на лицензию и квитанцию об оплате путешествия и лениво ответил:

– Третью неделю сухо. Повезло тебе, Стефан.

Оказывается, он моё имя помнил. А потому досматривать и изымать неположенную мелочь не стал. В карманах я нёс несколько баллончиков с газом для заправки зажигалок, десяток авторучек и калькулятор на солнечных батареях. Пригодится раздавать нужным людям.

Купец и его молодая жена.

О, вятские дороги середины девятнадцатого века! Всю грязь мира собираете вы и густо замешиваете под сентябрьским ливнем, и она поднимается на парах, словно чёрное тесто – всё выше, выше, выше. Реальное прошлое легко опровергает романтические сказки потомков об ушедшем золотом веке. В Риме, который провалился во времена античности, я не обнаружил никакого водопровода – лишь рабов-водоносов, самую ничтожнейшую касту среди низшего сословия. Их мозолистые руки были теми трубами, по которым текла вода в термы и уносились нечистоты из богатых домов.

Таможенник не соврал: мне действительно повезло, что дождь не шёл уже три недели – только ветер буянил по ночам, словно пьяный бродяга. Тряс деревья вдоль тракта, выпытывая их сокровенные тайны – гнул стволы, ломал ветки, обрывал листву. Вместе со мной дорожной каретой ехало двое: купец лет шестидесяти и его молодая жена. Купец от скуки философствовал, жена почти всё время молчала, бросая на него испуганные взгляды.

– Говорят, до катастрофы лучше было, – степенно судачил сосед. – Я не застал ту жизнь, но старики о минувшем так сказывали: на календаре время одно было, а как приглядишься – везде, как и сейчас, разное. В Москве – один год, в Смоленске – другой, а в каком-нибудь Самарканде – слышал о таком городе? – даже век совсем иной. Так что ничего по большому счёту не изменилось. Мне нравится в Вятке: жизнь никуда не торопится, дом – полная чаша, жена молодая, крепостных четыре деревни общим счётом почти полтыщи душ, что ещё человеку надо? Надоест, продам всё – и через границу!

– А радиация?

– Радиация – это для бедных, – отмахнулся купец. – Есть такой материал – свинец называется, он никакую радиацию не пропускает. В свинцовом гробу поеду.

– Эту пропускает, – сообщил я.

– А ты откуда знаешь? – не поверил он.

– А я – переводчик. Скоро тридцать лет как через границы хожу.

– Значит, здесь будем век коротать! – провозгласил купец. – Я ж говорю: нравится мне здешняя эпоха.

Эти слова стали для него последними. Через минуту карета резко остановилась, тишину взорвал выстрел, испуганно заржали кони и на ступеньке возник рослый «красавец» в расстёгнутой до пупа рубахе. Лицо его было безобразно изъедено оспой.

– Баре, – радостно сказал разбойник, почесав волосатую грудь одной рукой.

А другой поднял пистолет и выстрелил купцу прямо в лицо.

Меня с купчихой спасла дёрнувшая карету лошадь: в это мгновение бандит ни за что не держался, а потому полетел наземь. Видно, для чего–то я ещё нужен был судьбе: она хранила меня, словно дорогую хрупкую игрушку. Всё произошло настолько стремительно, что отдельные детали смазались в памяти: я не помню, как выскочив, выхватил кнут у убитого возницы… Помню удар кулаком разбойнику прямо в переносицу, смачный, с хрустом… боль от сбитых костяшек… два выстрела один за другим, оба – мимо… Кнутом по крупу, оставляя на нём полосу – выноси, родимые… Запоздалый визг насмерть перепуганной женщины из кареты….Несут, несут, милые!

Через несколько вёрст я остановил лошадей и заглянул в карету. Купчиха сидела, вжавшись в угол – бледная, словно смерть. Оттолкнув меня, она выскочила прочь и тут же согнулась пополам в приступе рвоты. Всю оставшуюся дорогу Тамара – так звали молодую вдову – проехала рядом со мной, не решаясь заглянуть больше в залитую кровью карету, где мёртвый купец ехал теперь в полном одиночестве. Вдова не плакала, просто сидела и смотрела перед собой, словно кукла.

– Сигареткой не угостишь? – наконец, попросила она. – Я видела, у тебя есть с собой.

Порывшись в сумке, я выудил из пачки сигарету и протянул соседке.

– Осуждаешь?

– Кури на здоровье, – пожал я плечами.

– Да не за курение, – она нервно затянулась, было видно, как дрожат пальцы. – За то, что старика окрутила. Не рыдаю по нему.

– Не моё дело.

– Скотиной он был, между нами говоря. На прошлой неделе крестьянина насмерть в усадьбе запорол. А у меня выбора не было: либо с ним под венец, либо на каторгу.

– Ты ведь не местная? Бабы здесь ещё не курят. Через дыры ходишь?

– Ходила бы – да только не пускают на таможне. Я – нелегалка. Про похищения людей слышал? Меня из Перми похитили, а затем к этому уроду в крепостные продали. В Перми бывал? Там интернет, гаджеты, вай–фай, коридор с Америкой через Северный Ледовитый океан. Жизнь.

Здешний Пермский край, в отличие от бывшего до катастрофы, простирался на север до самого океана. Про похищения я, конечно, слышал. Но верить случайной попутчице моей не спешил, жизнь приучила. А она всё смотрела перед собой, о чём–то задумавшись и забыв о сигарете, пока та не выгорела вся и не обожгла ей пальцы.

– Стефан! – обернулась она ко мне. – Переведи меня через границу.

– Ты теперь богата. Подкупишь таможенников – перейдёшь.

– У него трое сыновей, таких же уродов и садистов. Они обвинят меня в убийстве, поверь! Стефан, я ведь не просто так прошу, мне есть, чем отблагодарить.

– Извини, – помотал головой я. – Это скучно, банально и даже как–то пошло. Знаешь что? Могу тебя с таможенником познакомить.

– Это долго… – во взгляде её появилось отчаяние. – И я не то имела в виду. В Перми у меня квартира в собственности: переведёшь – я тебе её дарю. Прямо здесь напишу дарственную. Стефан?

Тут я задумался и она заметила это, смолкла, ожидая решения. Дорога начала петлять и нас мотало влево–вправо да ещё дверцы кареты распахнулись и пришлось останавливаться, чтобы их закрыть. Мертвец сполз на пол, но бросить его я не мог – надо было доставить тело в ближайший полицейский участок.

– Ты с компьютерами как? – спросил я Тамару.

– Разбираюсь, – подобралась она, боясь пропустить хоть слово.

– Слышала когда-нибудь о таком – чёрный на вид квадрат, который якобы на самом деле шифр?

– Да, – быстро затараторила женщина. – Это называется код Малевича. Нужен сканер – квадрат на самом деле вовсе не чёрный, просто для глаз выглядит слитно – линии и знаки расположены на микроскопическом расстоянии друг от друга. Иногда его в шутку называют выигранным тетрисом. Ещё нужна специальная программа для дешифровки: код состоит из сотен, а иногда из тысяч ссылок на различные ресурсы в Интернете. Дешифровщик проходит их по специальному алгоритму, собирает линии и точки в ссылки, затем информацию со ссылок в кусочки текста и изображений, а затем складывает всё это в единое целое.

– Хорошо, – решился я. – Мы пойдем через границу вместе. А квартиры мне не надо, я не мародер.